Цветы — это лучшее средство от всех мировых проблем.
Вот он бежит в потрепанной майке и шортиках до колен,
Милый мальчик, порывистый как стрела и смелый такой
Как лев
С вишенкой за щекой.
В руках у него букет, держит крепко, чтобы не растерять.
Прохожие улыбаются ему вслед, ему можно дать лет пять
Или семь, в волосах его не то хна, не то золотистый лен —
Сбрасывает набок прядь.
Кажется, он влюблен.
Пять совершенно разных цветков от всяческих суеверий.
Сорваны, видимо, по дороге, может быть, даже в сквере,
Цветы помогают от всех проблем, его личные амулеты.
Он не надеется и не верит —
Он ЗНАЕТ это.
Цветы для пяти самых важных людей, против любого сглаза:
Учительнице, соседке напротив, девчонке из старших классов,
Тете Любе и странной тетеньке, которая иногда приходит,
От которой пахнет пластмассой
И бумагами о разводе.
Цветы спасают от разных бед, сегодня тоже должны помочь:
Против той, что ставит ему колы, против той, что папина дочь.
Против тети, которая с папой, против соседки, что орала на мать
Каждую ночь.
Против тетеньки, что хочет его забрать.
Можно подумать, что он влюблен, но цветочки его в пыли,
И не сорваны — украдены по одному с гладких гранитных плит.
Такие разные, разноцветные и живые, только запах у них один —
Запах свежей земли.
А еще слезы и парафин.
Он сделает их счастливыми. Он спешит. Часы уже отбили
Шестой аккорд.
Очень скоро он превратит их всех в цветочный, радужный
Натюрморт.
Конечно, он их находит поочередно, дарит эти красивенькие
Цветочки.
И смотрит, как медленно тикают, тикают, тикают их
Счетчики...
Эту формулу он знает отлично, давно уже выучил назубок:
Он видит себя год назад: вот он бежит и маме несет цветок,
Цветок, что немного пахнет еловыми ветками
У дорог...
Маме можно плакать, но очень редко.
А дома уже улеглась война, громовые оглушительные раскаты,
Мама сидит на полу одна, хрипло шепчет, что во всем виновата.
А в ушах до сих пор слышны крики отца, вой, звон посуды
И маты...
Он никогда так говорить не будет.
Мама радуется цветку, глаза ее становятся ласковей и зеленей,
Она обнимает его очень крепко — горячая вспышка среди теней,
Она хочет его спасти, уберечь, защитить
От всего, что грозит извне...
… Маме тогда оставалось жить
Семь дней.
Скользящий.

Холодно. Боже, как холодно.

А воздуха всё равно не хватает. И ещё этот противный шелест.

Кажется, кто-то только  что сошёл с ума.

мы не герои

и не убийцы

и жизнь длинее

не становится.

Мы под Огнем

Ни одна святая, увы, не стоит её.

Сижу сейчас и вспоминаю, как Аринушка ругала меня за вечное перечитывание «Отзвуков», за то, что пью чересчур много кофе и за вечную простуженность. Человек, который знает меня от силы пять месяцев. Человек, с которым мы никогда не виделись.

А я, каюсь, вместо того, чтобы с благодарностью воспринять её слова, отшучивалась, но продолжала поступать по-своему, тихо злилась на излишнюю опеку, переругивалась с ней, с другим замечательным персонажем, готова была кричать, волком выть, раздражаться, хотела отмотать время назад и всё никак не желала понять её.

Всё пыталась что-то скрыть и недоговорить, пыталась сделать великую тайну из ничего… но никогда — понять.

Странно, что я думаю об этом сейчас. Хотя, чего тут. Всё было обдумано ещё днём, и даже, кажется, не сегодня.

-А теперь объясни нам возникновение зелёной окраски у кузнечика по Дарвину.

-Жили-были...

-Нет, «жили-были» — это по Ламарку.

-А как тогда?

-Предположим, что существовали...

Я даже не понимаю, почему меня так от неё воротит.

Просто, кажется, слишком уж на многое она претендует.

Вечно ходит хвостом, называет меня — меня, подумать только! — другом.

Тогда как единственный человек, которого я так могла назвать, меня не называл им никогда.

Впрочем, о чём и говорить.